В Театре драмы – «НАВАЖДЕНИЕ КАТЕРИНЫ» (возможные события в двух действиях)

Подробности

Создано: 20.02.2013 15:58

Просмотров: 2865

Алексей Песегов, когда-то поразивший своими «Циниками» А. Мариенгофа на гастролях Минусинского театра, поставил в Иркутске самую кошмарную русскую историю – «Леди Макбет Мценского уезда» Николая Лескова.

…Теперь, читая дальше, оглядывайтесь время от времени на название и определение жанра спектакля, вынесенные в заголовок этих заметок. Может быть, такая оглядка утешит вас, как меня, – а то страшно.

На эффектной программке Катерина Измайлова (А. Пушилина) глядит из-за мокрого стекла – из иного пространства, не общего со мною в зале: она вглядывается в себя (в свои наваждения?). Несколько раз в беспросветно чёрном деревянном двухэтажном лабиринте (прекрасная работа художника А. Кузнецова) – в царстве бесконечных смертей раскроются центральные врата – и повторится аквариумное зазеркалье с программки: там будут корчиться жертвы серийных убийц – героини и её любовника (Д. Акимов). Там утонет и сама героиня вместе со своей последней жертвой.

…Спектакль начинается медленной пластической игрой почти без текста. Прелестная сонная молодая женщина потягивается на балконе и не сразу обнаруживает под балконом заглядевшегося на неё чёрного атласного атлета-приказчика-Сергея-Акимова. Наконец он её разбудит, вспрыгнет на балкон, они обнимутся – и вместе уснут.

…Я думаю, расслабившись внизу, в зале: а ведь правда, вот такая откровенная условность почти немого кино может быть сегодняшним ходом к немыслимо кровавой истории?

Что делать с этой историей – литературная критика не знала почти половину срока существования текста (лесковскому «очерку» скоро 150 лет): о ней просто не писали. А какие возможны художественные сложности в истории с четырьмя убийствами (среди них – ещё и убийство ребёнка, после которого разбираться с чувствами и внутренним миром этой Катерины совсем уж не хочется)! В советские времена была попытка переложить вину красавицы-убийцы на обстоятельства, на среду (на «тёмное царство», как у другой, из школьной программы, Катерины) – но это как-то заглохло: слишком патологическая история.

Сумел перебросить «очерк» в XX век, оживить героиню, лишить историю криминальной жути Дмитрий Шостакович в гениальной опере в 1930-м. Музыка, как сон, уводит историю от физиологической «правды», делает образ Катерины объёмным, сложным, гипнотически притягательным, сродни Медее Керубини, Норме Беллини и леди Макбет Верди. Это всё серьёзные убийцы (пусть Норма до убийства собственных детей всё же не доходит), но внимание, сочувствие к ним – музыкальная неизбежность. Шостакович из музыкального наваждения Катерины Измайловой убрал убийство ребёнка (и у Лескова это убийство – безвкусный перебор).

Героиня Шостаковича, великое и беззаконное чудовище индивидуальной свободы, оказалась прямо враждебна советской установке на обезличиванье человека. Серийные убийцы от власти обозвали оперу Шостаковича «сумбуром вместо музыки», потребовали возвращения истории к «бытовой повести» (к частному случаю, как у Лескова). Опера Шостаковича была под запретом 30 лет (спасибо, не убили автора); зато потом Катерина для своих наваждений нашла великую Галину Вишневскую. У Вишневской героиня человечнее, одухотворённей, глубже лесковской; встать рядом с нею вряд ли под силу вообще кому-либо из мужчин – и ни свёкор, ни муж, ни, в конце концов, любовник не обуздают эту громадную силу.

С 30-х, и особенно с 60-х, годов (я думаю, из-за Шостаковича) лесковский «очерк» набирает немыслимые тиражи: по количеству изданий «Леди Макбет Мценского уезда»» приходится признать одним из самых популярных текстов во всей русской литературе.

…Но вернёмся в зал. «Немое кино» убыстряется, совокупления на балконе в паузах между убийствами становятся механическими, мускулистый полуодетый любовник раз за разом монотонно выбивает доски из чёрного забора – пока его не поймают и не

высекут (за что не поздоровится тестю Катерины – Борису Тимофеевичу (В. Сидорченко): она его накормит грибками – он и помрёт). Герой Сидорченко появится в «аквариуме» – а проявиться в роли, как и все последующие персонажи, – не успеет. Я не успею познакомиться с несчастным мужем Катерины Зиновием Борисовичем (его играет «Алексей Орлов II» – так в программке, и это единственная индивидуальная чёрточка персонажа) – его тут же придушат, потом добьют чем-то железным. Если ни тесть, ни муж не обнаруживают хоть сколько-нибудь силы сопротивления – само их убийство становится рутинным; может быть, в «наваждении» Катерины эти люди проявляются ровно настолько, насколько она успела вообще с ними познакомиться? – ну что ж, долой с дороги эти картонные препятствия.

Однако в невзаправдашнем калейдоскопе картонных злодейств мельчает героиня: такой сон характеризует её тоже… картонно. И Сергей – по фабуле всё же причина страстей Катерины – тоже мельчает в её сне…

К концу первого акта действие выдохлось, потеряв и главных героев. Дальше формальное слежение за чужим сном теряет смысл… на крике разоблачённых убийц спектакль, в сущности, закончился.

Но – по Лескову – будут ещё события, будет каторжный этап, будут совсем уж невкусные физиологические страдания, будет огромная массовка непроявленных лиц – зачем они Катерине Львовне снятся? Наконец, героиня тонет в аквариуме вместе с каторжанкой Сонеткой (Е. Гайдукова) – соперницей по «цепным» (с Сергеем в цепях) совокуплениям.

…По-моему, то, что пока получилось у хорошего режиссёра, – возвращение к «бытовой повести». Такой запоздалый ответ авторам «сумбура вместо музыки». И в музыкальном оформлении спектакля всё распрямлено до монотона: особого «сумбура», особой сложности в музыкальных характеристиках нет; жаль, но это скорее аккомпанемент к примитивным подтанцовкам любовника, чем то, что творится в душе русской леди Макбет. (Принципиально, что подбор гитарных переборов – несколько тактов, сначала что-то обещающих, а потом всё повторяющихся, – принадлежит самому режиссёру.)

…А в «наваждении» поначалу интересное почудилось – во сне той Катерины, какою явилась Анастасия Пушилина в первых сценах: несуетная, прекрасная, не от мира сего. Независимая от «возможных событий».

Не про чёрный лабиринт в кромешной тьме спектакля, не про картонную массовку было её наваждение.

Сергей Захарян